Монтанисты (4).
May. 31st, 2016 11:54 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
contemplatorПродолжение. Начало см.:Монтанисты (1), Монтанисты (2), Монтанисты (3).
Возбуждённые монтанистами вопросы явились последним протестом против власти епископов над свободной индивидуальностью верующих, против иерархической организации и захвата ею власти над свободными порывами религиозного экстаза. В истории Присциллы и Максимиллы мы видим епископов в роли судей над свободным дотоле пророческим вдохновением. Епископской власти отныне предоставляется решать, не от лукавого ли исходит какое-либо явление прорицания, и это критическое отношение к религиозному вдохновению должно было выразиться в определённом отрицании самого духа пророчества, как особого проявления божественной благодати вне апостольского преемства. Этим критическим отношением к пророчествам Церковь ограждала себя от обвинений, будто она оскудела пророками вследствие оскудения в ней благодати Духа Святого. Христианские общины, основанные апостолами, гордились пророческим даром, постоянно проявлявшимся среди братии, но в Церкви lll века это явление оказалось слишком опасным для церковной иерархии, в которой имелись не просто "недуховные", мирские епископы, но, видимо, к этому времени появились и епископы прямо бесноватые, которые боялись обличения со стороны пророков, и пресечение пророческой традиции было признано необходимым. В сущности, вся та дальнейшая эволюция Церкви, которая развернулась в позднейший, так называемый "соборный период" истории христианства, уже содержалась в зачатке в том моменте, когда епископский авторитет к началу lll века вышел победителем из долголетней борьбы с мистическими течениями христианской мысли и оказался в положении преемственного охранителя Божественной Истины. Это была первая победа иерархии, быть может, самая важная, так как она была одержана над искренней набожностью. Оттолкнув гностиков, Церковь отвергла утончённости знания; в лице монтанистов она отвергла утончённости веры. Постепенно кафолическая Церковь становилась Церковью "простецов", которые составляли большинство прихожан и понижали духовную "температуру" до уровня возможности. В кафолической Церкви стало возможным быть христианином, не будучи святым. Повиновение епископской власти теперь важнее в христианине, чем дары Духа Святого. Отныне эти дары будут даже возбуждать подозрение, и наиболее одарённым людям нередко придётся или становиться еретиками, или бежать в пустыни.
Другим весьма важным последствием борьбы с монтанизмом было окончательное выяснение отрицательного взгляда епископальной Церкви на выступления женщин во главе общин. В монтанистских общинах мы видим ещё женщин в руководящей роли предстоятельниц общин, облечённых даже епископским саном, - в кафолической Церкви такое явление уже не мыслимо. Мы знаем, что в гностических сектах подчёркивалось особое значение женщин, и поддерживалась традиция об особенном доверии и сердечном отношении Иисуса Христа к некоторым Своим ученицам, стоявшим к Нему ближе самих апостолов. Совершенно противоположные по духу и нравам, гностики и монтанисты сходились в том, что при всех их наставниках имелись женщины-пророчицы: Елена при Симоне, Филумена при Апеллесе, Присцилла и Максимилла при Монтане, целая женская вереница вокруг Маркоса и Маркиона. Эта традиция была весьма неприятна церковной иерархии, основывавшей свой авторитет на апостольском преемстве, а не на чрезвычайных дарованиях Духа Святого. Осуждение монтанистского движения явилось самым решительным моментом в истории постепенного развития в Церкви антифеминизма; оно послужило поводом к стеснению проповеднической роли женщин, к предъявлению им одного лишь требования скромности и безмолвного повиновения. Мы увидим, как церковное христианство выдвинет при гонениях Деция и особенно Диоклетиана ещё много дивных мучениц; но только на кровавых аренах амфитеатров женщины в последний раз выступят с братьями, как равные... Однако для женщины-проповедницы или прорицательницы нет более места в новом "епископальном" укладе христианской жизни; отныне ей принадлежит лишь роль вдохновительницы, как Макрина для великих братьев своих Василия и Григория, как Моника для сына своего Августина, как Паула для Иеронима. Даже служение диаконисс стало всячески урезываться; им было предоставлено лишь обслуживание женской части собрания верующих, и то только в тех случаях, когда стыдливость не допускала прикосновения диакона-мужчины (например, при обряде водного крещения). Но и это служение женщин внушало какую-то брезгливость; их значение в богослужебной практике подвергалось всевозможным ограничениям и вскоре само звание диаконисс осталось лишь пустым звуком, лишённым даже внешнего признака священнослужения - рукоположения (запретительное постановление № 19 Первого вселенского собора 325 года). Так мало-по-малу совершилось ниспадение женщины со степени полноправного члена христианской общины.
Преодоление аскетических идеалов монтанизма значило то, что эти идеалы оказались совершенно недосягаемы для широких масс "простецов" Церкви. Но, с другой стороны, христианское сознание не могло опуститься до полного забвения этих идеалов. Церковь не могла от них совершенно отречься, не порвав с заветами Христа, с самой сутью христианства. В среде самой Церкви не умолкал призыв к мистическим радостям аскетизма; всячески заглушаемый, осуждаемый, он всё же настойчиво раздавался среди верующих, пробуждал в них тоску Бого-искательства, поиска "единого на потребу". Уже в конце ll века, независимо от всяких догматических споров, начинается то стремление к уединённому созерцанию вдали от житейской суеты и её искушений, которое в конце lll века вызвало к жизни новые идеалы монашества и расцвело в суровом подвижничестве отцов Фиваидской пустыни. Слова Христа о "многих званных и немногих избранных" получили реальное осуществление. И Церковь признала это разделение на "званных" (мирян) и "избранных" (иноков), дала ему свою санкцию и одобрение. Но в этом явлении заключался возврат к тем самым гностическим идеям особого посвящения и монтанистским идеям особого благочестия, с которыми Церковь так долго не хотела мириться. Монашеское пострижение явилось новой церковной формулой всё тех же идей, не умерших в христианском сознании.
Возбуждённые монтанистами вопросы явились последним протестом против власти епископов над свободной индивидуальностью верующих, против иерархической организации и захвата ею власти над свободными порывами религиозного экстаза. В истории Присциллы и Максимиллы мы видим епископов в роли судей над свободным дотоле пророческим вдохновением. Епископской власти отныне предоставляется решать, не от лукавого ли исходит какое-либо явление прорицания, и это критическое отношение к религиозному вдохновению должно было выразиться в определённом отрицании самого духа пророчества, как особого проявления божественной благодати вне апостольского преемства. Этим критическим отношением к пророчествам Церковь ограждала себя от обвинений, будто она оскудела пророками вследствие оскудения в ней благодати Духа Святого. Христианские общины, основанные апостолами, гордились пророческим даром, постоянно проявлявшимся среди братии, но в Церкви lll века это явление оказалось слишком опасным для церковной иерархии, в которой имелись не просто "недуховные", мирские епископы, но, видимо, к этому времени появились и епископы прямо бесноватые, которые боялись обличения со стороны пророков, и пресечение пророческой традиции было признано необходимым. В сущности, вся та дальнейшая эволюция Церкви, которая развернулась в позднейший, так называемый "соборный период" истории христианства, уже содержалась в зачатке в том моменте, когда епископский авторитет к началу lll века вышел победителем из долголетней борьбы с мистическими течениями христианской мысли и оказался в положении преемственного охранителя Божественной Истины. Это была первая победа иерархии, быть может, самая важная, так как она была одержана над искренней набожностью. Оттолкнув гностиков, Церковь отвергла утончённости знания; в лице монтанистов она отвергла утончённости веры. Постепенно кафолическая Церковь становилась Церковью "простецов", которые составляли большинство прихожан и понижали духовную "температуру" до уровня возможности. В кафолической Церкви стало возможным быть христианином, не будучи святым. Повиновение епископской власти теперь важнее в христианине, чем дары Духа Святого. Отныне эти дары будут даже возбуждать подозрение, и наиболее одарённым людям нередко придётся или становиться еретиками, или бежать в пустыни.
Другим весьма важным последствием борьбы с монтанизмом было окончательное выяснение отрицательного взгляда епископальной Церкви на выступления женщин во главе общин. В монтанистских общинах мы видим ещё женщин в руководящей роли предстоятельниц общин, облечённых даже епископским саном, - в кафолической Церкви такое явление уже не мыслимо. Мы знаем, что в гностических сектах подчёркивалось особое значение женщин, и поддерживалась традиция об особенном доверии и сердечном отношении Иисуса Христа к некоторым Своим ученицам, стоявшим к Нему ближе самих апостолов. Совершенно противоположные по духу и нравам, гностики и монтанисты сходились в том, что при всех их наставниках имелись женщины-пророчицы: Елена при Симоне, Филумена при Апеллесе, Присцилла и Максимилла при Монтане, целая женская вереница вокруг Маркоса и Маркиона. Эта традиция была весьма неприятна церковной иерархии, основывавшей свой авторитет на апостольском преемстве, а не на чрезвычайных дарованиях Духа Святого. Осуждение монтанистского движения явилось самым решительным моментом в истории постепенного развития в Церкви антифеминизма; оно послужило поводом к стеснению проповеднической роли женщин, к предъявлению им одного лишь требования скромности и безмолвного повиновения. Мы увидим, как церковное христианство выдвинет при гонениях Деция и особенно Диоклетиана ещё много дивных мучениц; но только на кровавых аренах амфитеатров женщины в последний раз выступят с братьями, как равные... Однако для женщины-проповедницы или прорицательницы нет более места в новом "епископальном" укладе христианской жизни; отныне ей принадлежит лишь роль вдохновительницы, как Макрина для великих братьев своих Василия и Григория, как Моника для сына своего Августина, как Паула для Иеронима. Даже служение диаконисс стало всячески урезываться; им было предоставлено лишь обслуживание женской части собрания верующих, и то только в тех случаях, когда стыдливость не допускала прикосновения диакона-мужчины (например, при обряде водного крещения). Но и это служение женщин внушало какую-то брезгливость; их значение в богослужебной практике подвергалось всевозможным ограничениям и вскоре само звание диаконисс осталось лишь пустым звуком, лишённым даже внешнего признака священнослужения - рукоположения (запретительное постановление № 19 Первого вселенского собора 325 года). Так мало-по-малу совершилось ниспадение женщины со степени полноправного члена христианской общины.
Преодоление аскетических идеалов монтанизма значило то, что эти идеалы оказались совершенно недосягаемы для широких масс "простецов" Церкви. Но, с другой стороны, христианское сознание не могло опуститься до полного забвения этих идеалов. Церковь не могла от них совершенно отречься, не порвав с заветами Христа, с самой сутью христианства. В среде самой Церкви не умолкал призыв к мистическим радостям аскетизма; всячески заглушаемый, осуждаемый, он всё же настойчиво раздавался среди верующих, пробуждал в них тоску Бого-искательства, поиска "единого на потребу". Уже в конце ll века, независимо от всяких догматических споров, начинается то стремление к уединённому созерцанию вдали от житейской суеты и её искушений, которое в конце lll века вызвало к жизни новые идеалы монашества и расцвело в суровом подвижничестве отцов Фиваидской пустыни. Слова Христа о "многих званных и немногих избранных" получили реальное осуществление. И Церковь признала это разделение на "званных" (мирян) и "избранных" (иноков), дала ему свою санкцию и одобрение. Но в этом явлении заключался возврат к тем самым гностическим идеям особого посвящения и монтанистским идеям особого благочестия, с которыми Церковь так долго не хотела мириться. Монашеское пострижение явилось новой церковной формулой всё тех же идей, не умерших в христианском сознании.
