![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
contemplatorАвтор паблика Под корень пишет:
Человека определить сложно. Это нечто большее, нежели сочетание атомов или плод сложения рук, ног и головы. Человек определяется не биологией, ведь это не просто вид жизни, а то, что может его превзойти. Человека определяет поступок, действие, реакция, высшая святость которых в том, чтобы свою естественную физиологию всё-таки преодолеть. Естественно размножаться. Естественно пресмыкаться перед сильным. Естественно гнобить слабых. Естественно лезть по цепочке иерархии вверх. Естественно думать о себе, о близких. Это всё биология. Или производные от неё. Естественность – это не плохо. Это просто так и есть. Начальный уровень. Отсутствие полёта. Я вижу, что у тебя есть кусок мяса, и, если я могу, я заберу его себе. Культура же, красота, искусство, вера и товарищество начинаются тогда, когда ты видишь в чужой руке кусок мяса и, если можешь, говоришь: «На, возьми к нему мой хлеб». Культура – это умение думать себе во вред. Это очень жёсткое испытание. Хочется быть никому ничем не обязанным. Хочется владеть собой. Мой дом, моя жизнь, мои взгляды. Всё моё. Не лезьте ко мне. Я – священен. Друг мой, разве это так? У тебя ведь есть член. Это и в политическом плане так. Таков национализм. Таков патриотизм. Их идеологи постоянно обращаются к естественности, и потому они могут быть правы в социальном, жизненном плане, но никогда в плане вечном. Разве звёзды о чём-то спорят друг с другом? Разве сам масштаб мироздания, который просто нельзя вместить, не говорит нам – не напихивай, не накапливай, а откажись, исторгни, высвободись, как каждую секунду высвобождаюсь я, даруя жизнь необъятному космосу? Изливайся, как изливается Нил, и будешь спасён. А кто попадает во тьму внешнюю? Тот, кто не сделал из своего мяса светильник. Тот, кто был как платяной шкаф. Естественные люди. Чем они так нагрешили? Тем, что осуществили самое жалкое, что в них заложено – физиологию. Размножься. Упавшего – пни. Утвердись. Люби своих. Повелевай. Опер, избивающий подследственных за двумя закрытыми дверьми – естественный человек. Маньяк, сковавший жертву в подвале – естественный человек. Наёмник, опускающий кувалду на живот пленного – естественный человек. Исламист, заносящий над склонённой головой меч – естественный человек. Но хуже всего то, что мать, готовая убить за своего ребёнка, тоже естественный человек. Это уже страшнее, не правда ли? Вдвойне естественны те, кто сам руки не марал, но из каких-то соображений оправдывает насилие над заведомо безоружными и беззащитными людьми. Здесь нет гордости рискующего сердца. Нет взаимной опасности боя. Нет смелости революционера, метнувшего адский снаряд. Нет храбрости жандарма, накрывшего его собой. Есть только человек, оставшийся перед вздыбившимися инстинктами. Они порвут его. И это тоже естественно. А ещё естественно пойти на фронт и воевать за красных или белых, за своих и против чужих. Но неестественно, как поэт Максимилиан Волошин, прятать у себя и белых и красных. Неестественно не разделять на своих и чужих. Святое вообще неестественно. Оно и считается таковым, потому что едва-едва соприкасается с нашим миром. Таким был Христос. Он говорил о вполне естественных, бытийных вещах – о масле, о зерне, неводе и винограде. О смоковнице. О закваске. А какие чудеса сотворил Христос? Он не раскалывал неба. Он не потрясал горами. Он просто накормил людей, да пошёл по воде. Ждали царя Вселенной. Явился плотник. Заметьте – плотник. Даже тут созвучие. Не в том ведь задача, чтобы разодрать плоть ногтями, а в том, чтобы принять её и возвысить. Прыгнуть вверх налегке несложно. Попробуй-ка подпрыгнуть в веригах из тушёнки. Уровень. Такая высота не каждому даётся. А взять её надо. Иначе тьма внешняя. Иначе оковы, которые гниют. Убийца, разбойник, меняла всегда могут спастись. Может ли спастись мент, забивающий в кашу заключённого? Или заключённый, издевающийся над слабым сокамерником? Они ведь даже не понимают, что, находясь в тюрьме социальной, к тому же затворились в мясной избе. И почему-то чувствуют себя хозяевами, хотя всего лишь выращивают пищу для червей. Очень трудно об этом говорить. И очень опасно. Не поймут. Тяжело такое понять. Тяжело понять то, как можно думать себе во вред. А думать нужно. Культура начинается тогда, когда подставляешь правую щёку. Один из братцев сказал: «Нельзя в рай не перекрестив комиссара». Фраза настолько жуткая, что от неё плакать хочется. Всё человеческое против неё восстаёт. Все наши корни, смоченные в крови. «Убийца красный – святей потира». Это уже другой братец. Снова до дрожи. До ненависти. До естественного сжатия кулаков и крика: «Никогда, суки!». И тогда – тьма внешняя. Во веки веков. Помните об этом, братцы и сестрички. Тем и спасёмся.
Человека определить сложно. Это нечто большее, нежели сочетание атомов или плод сложения рук, ног и головы. Человек определяется не биологией, ведь это не просто вид жизни, а то, что может его превзойти. Человека определяет поступок, действие, реакция, высшая святость которых в том, чтобы свою естественную физиологию всё-таки преодолеть. Естественно размножаться. Естественно пресмыкаться перед сильным. Естественно гнобить слабых. Естественно лезть по цепочке иерархии вверх. Естественно думать о себе, о близких. Это всё биология. Или производные от неё. Естественность – это не плохо. Это просто так и есть. Начальный уровень. Отсутствие полёта. Я вижу, что у тебя есть кусок мяса, и, если я могу, я заберу его себе. Культура же, красота, искусство, вера и товарищество начинаются тогда, когда ты видишь в чужой руке кусок мяса и, если можешь, говоришь: «На, возьми к нему мой хлеб». Культура – это умение думать себе во вред. Это очень жёсткое испытание. Хочется быть никому ничем не обязанным. Хочется владеть собой. Мой дом, моя жизнь, мои взгляды. Всё моё. Не лезьте ко мне. Я – священен. Друг мой, разве это так? У тебя ведь есть член. Это и в политическом плане так. Таков национализм. Таков патриотизм. Их идеологи постоянно обращаются к естественности, и потому они могут быть правы в социальном, жизненном плане, но никогда в плане вечном. Разве звёзды о чём-то спорят друг с другом? Разве сам масштаб мироздания, который просто нельзя вместить, не говорит нам – не напихивай, не накапливай, а откажись, исторгни, высвободись, как каждую секунду высвобождаюсь я, даруя жизнь необъятному космосу? Изливайся, как изливается Нил, и будешь спасён. А кто попадает во тьму внешнюю? Тот, кто не сделал из своего мяса светильник. Тот, кто был как платяной шкаф. Естественные люди. Чем они так нагрешили? Тем, что осуществили самое жалкое, что в них заложено – физиологию. Размножься. Упавшего – пни. Утвердись. Люби своих. Повелевай. Опер, избивающий подследственных за двумя закрытыми дверьми – естественный человек. Маньяк, сковавший жертву в подвале – естественный человек. Наёмник, опускающий кувалду на живот пленного – естественный человек. Исламист, заносящий над склонённой головой меч – естественный человек. Но хуже всего то, что мать, готовая убить за своего ребёнка, тоже естественный человек. Это уже страшнее, не правда ли? Вдвойне естественны те, кто сам руки не марал, но из каких-то соображений оправдывает насилие над заведомо безоружными и беззащитными людьми. Здесь нет гордости рискующего сердца. Нет взаимной опасности боя. Нет смелости революционера, метнувшего адский снаряд. Нет храбрости жандарма, накрывшего его собой. Есть только человек, оставшийся перед вздыбившимися инстинктами. Они порвут его. И это тоже естественно. А ещё естественно пойти на фронт и воевать за красных или белых, за своих и против чужих. Но неестественно, как поэт Максимилиан Волошин, прятать у себя и белых и красных. Неестественно не разделять на своих и чужих. Святое вообще неестественно. Оно и считается таковым, потому что едва-едва соприкасается с нашим миром. Таким был Христос. Он говорил о вполне естественных, бытийных вещах – о масле, о зерне, неводе и винограде. О смоковнице. О закваске. А какие чудеса сотворил Христос? Он не раскалывал неба. Он не потрясал горами. Он просто накормил людей, да пошёл по воде. Ждали царя Вселенной. Явился плотник. Заметьте – плотник. Даже тут созвучие. Не в том ведь задача, чтобы разодрать плоть ногтями, а в том, чтобы принять её и возвысить. Прыгнуть вверх налегке несложно. Попробуй-ка подпрыгнуть в веригах из тушёнки. Уровень. Такая высота не каждому даётся. А взять её надо. Иначе тьма внешняя. Иначе оковы, которые гниют. Убийца, разбойник, меняла всегда могут спастись. Может ли спастись мент, забивающий в кашу заключённого? Или заключённый, издевающийся над слабым сокамерником? Они ведь даже не понимают, что, находясь в тюрьме социальной, к тому же затворились в мясной избе. И почему-то чувствуют себя хозяевами, хотя всего лишь выращивают пищу для червей. Очень трудно об этом говорить. И очень опасно. Не поймут. Тяжело такое понять. Тяжело понять то, как можно думать себе во вред. А думать нужно. Культура начинается тогда, когда подставляешь правую щёку. Один из братцев сказал: «Нельзя в рай не перекрестив комиссара». Фраза настолько жуткая, что от неё плакать хочется. Всё человеческое против неё восстаёт. Все наши корни, смоченные в крови. «Убийца красный – святей потира». Это уже другой братец. Снова до дрожи. До ненависти. До естественного сжатия кулаков и крика: «Никогда, суки!». И тогда – тьма внешняя. Во веки веков. Помните об этом, братцы и сестрички. Тем и спасёмся.
